Какого-то определенного момента не было. С бабушкой, к которой меня часто отправляли, я всегда чувствовала себя ребенком. А с мамой – всегда большой. Мы много ездили, и поневоле на меня легли «взрослые» обязанности. Пока мама работала, я устраивала быт – знакомилась с соседями, узнавала, где магазин, стояла в очередях, готовила, вешала занавески, вбивала гвозди. Мама учила меня не теряться в стрессовых ситуациях. Когда она болела, я шестилетняя, делала ей уколы, как научила медсестра. А когда мама уезжала в командировки, я оставалась одна на хозяйстве – планировала бюджет, ходила в школу. Я очень рано начала работать и стала жить самостоятельно: мама сняла мне квартиру на окраине Москвы. Я должна была «выкарабкиваться» сама. Она платила за квартиру, а я зарабатывала на все остальное. Но для меня это не было трагедией. Считала, что так и должно быть. Зато сейчас очень благодарна маме за то, что все умею делать. Да, она учила меня выживать. И теперь мне ничего не страшно, я выживу, не сломаюсь, не опущу руки. Помню, как мама сидела на кухне, курила и «думала» – как жить дальше, где взять денег, чтобы отправить бабушке в деревню, как прокормить меня. Мама осталась вдовой в 28 лет со мной, грудной, на руках. Она хотела научить меня быть сильной.
Мой сын, тонкий, рефлексирующий, очень чувствительный и домашний мальчик, недавно меня удивил. Оказалось, что в сложных ситуациях он становится самостоятельным. Может сам сделать яичницу, собраться и пойти в школу. Может нарубить дров, разжечь печь и принести чай заболевшей бабушке. Он не плачет, не теряется. Начинает соображать, что делать. А муж, наоборот, замирает на месте. Недавно дочка засунула ногу между перекладинами кроватки и застряла. Она плакала, а папа стоял над ней и тоже чуть не плакал. На крик прибежала я, раздвинула прутья (могла и вырвать). В этот момент появился сын с пилой, отверткой и еще какими-то инструментами, чтобы вызволять сестру.
Взрослость у женщины связана как-то с появлением собственных детей?
Нет, совершенно. И даже годы не связаны с этим состоянием. Я много раз видела женщин – с детьми, с морщинами, казалось бы, накопленным опытом, которые оставались абсолютно инфантильными. Взрослость – это внутреннее ощущение, я бы сказала, некоторая разумность в принятии решений, ответственность за то, что ты делаешь. Хотя, как мне кажется, настоящее взросление наступает тогда, когда умирают родители. Пока они живы, мы остаемся детьми.
Главное, чтобы это чувствовали мои близкие. Чтобы они знали, что со мной ничего не страшно. Нет, внутри я наивная, нервная, взбалмошная барышня. На самом деле невозможно все понимать, всегда действовать разумно, никогда не срываться и не делать ошибок. Невозможно и не нужно. Нужно наступать на грабли и получать по лбу. Иначе очень скучно жить.
Воспитывать детей вам помогает няня. Не считаете ли это заменой матери?
Няня – это не замена матери, это помощь. Я, например, не люблю гулять, не люблю и все. Няня же прекрасно лепит куличики и катает детей с горки, делит между ними лопатки и велосипеды. Она это делает куда лучше меня. Я отвечаю за другое – планирую день, слежу за тем, чтобы все лекарства и витамины были даны вовремя, еда была свежей, в доме были продукты, соблюдался режим. Я – хозяйка большого дома, в котором всем должно быть хорошо. Хотя, как мне кажется, сыну я была совсем не нужна лет до шести. Ну, мама и мама. А в шесть он почувствовал во мне потребность. Мы с ним готовились к школе, разговаривали, ездили в спортивные лагеря. Я тогда уволилась из ежедневной газеты, бросила все – работу, карьеру, только чтобы быть с сыном. И именно благодаря ему я стала писательницей. Сидя дома, начала писать повести и романы. Перешла в другое качество.
А не возникает ли у вас чувство вины, что из-за работы вы что-то недодаете собственным детям?
У меня совершенно нет никакого чувства вины, и его не должно быть в принципе. Есть женщины, которые любят вести хозяйство, прирожденные домоседки. Но таких очень мало. Зачем ребенку мама, которая страдает от депрессии, от того, что не может найти себе применение, не способна заниматься любимым делом? И мама с чувством вины ребенку не нужна. Дети на самом деле все очень остро чувствуют и все понимают. Куда больше, чем нам кажется. Ребенок должен гордиться своей мамой. Детям это очень важно. Я знаю много семей, где мамы были домохозяйками, но в их домах не было счастья, не было любви. И столько же семей, где папа с мамой – вечно заняты, а дети растут замечательные. Мама оставляла меня на соседок, воспитательница часто приводила домой из детсада. Но никогда в жизни я не упрекнула маму за это. Мне было ее достаточно. Она была рядом, я это знала. В семье мужа папа с мамой тоже работали, как проклятые. Мама мужа – известная преподавательница французского, писала учебники и словари, ходила с детьми в походы, проводила все время в школе, но мой муж никогда не чувствовал себя заброшенным. Он очень гордился мамой.
Хамить и не уважать взрослых. Нельзя бездельничать, врать. Пока дети маленькие – я очень строгая мама, требовательная, несгибаемая. Но когда они подрастают, становлюсь для них другом. Не подружкой, я панибратства вообще не терплю, а другом, которому можно все рассказать, поделиться всеми проблемами и мыслями. Я всегда поддержу, всегда буду на стороне ребенка. Я их защита, они знают, что любую беду я «разведу руками».
А что в отношении детей запрещаете себе?
Боюсь перегнуть палку. Передавить, заставить что-то сделать и сломать жизнь. Чего бы это ни касалось – личной жизни, выбора профессии, увлечения, кружка. Я боюсь не почувствовать, не услышать ребенка. И еще нельзя не верить в него. Говорить, что он не сможет, не потянет, не справится. У детей должна быть завышенная самооценка. Жизнь все расставит на свои места, а долг родителей – вселить уверенность.
Самое строгое наказание, которое вы можете применить к детям, какое?
Когда-то для меня самым страшным наказанием были слова мамы: «Я перестану тебя уважать». То же самое я однажды сказала своему сыну и испугалась. Самое суровое наказание – не ремень, не шлепок, а вот такая потеря уважения.
А чего вы боитесь больше всего получить от детей?
Равнодушия. И того, что когда они вырастут, не станут близкими людьми. Не просто родственниками, а именно близкими, родными друг другу.
Что думаете о себе – вы особенная или такая же, как все?
Если честно, вообще о себе не думаю. Уже давно. Я для себя на двадцатом месте. В этом смысле я обычная клуша, нервная мамаша, истерично любящая своих детей. Все мои мысли – только о них. Я – самая обычная. Меня точно так же волнуют целлюлит и морщины. Мне так же хочется быть любимой. Единственная особенность – мое личное счастье состоит в том, что я занимаюсь любимым делом. По-настоящему любимым.
В каком ощущении от жизни вы проводите большую часть времени?
Постоянного цейтнота и легкой формы шизофрении. Когда нужно тысячу дел держать в голове, быстро переключать регистры и настраиваться на новый вид деятельности. При этом я не могу, что называется, «уходить в себя» – дети и муж начинают нервничать, гадая, или я продумываю сюжет для нового романа, или сержусь на них. На самом деле я оптимист и мечтатель. Быстро увлекаюсь новым делом или предложением, человеком, местом и строю грандиозные планы. Но приходит муж – циничный реалист – и быстро возвращает меня на землю одним своим замечанием или репликой. Я очаровываюсь и разочаровываюсь, а муж видит вещи такими, какие они есть. Я доверяюсь интуиции, а он просчитывает. В этом мы идеально дополняем друг друга.
Да, на кухне, зажатая между батареей и кухонным столом, на котором стоит мой старенький ноутбук. Дети меня не отрывают, потому что я сажусь писать, когда они уложены спать. Или тогда, когда малышка гуляет, а сын в школе. Они могут меня «дергать» тогда, когда им заблагорассудится. Я легко отрываюсь от текстов. Куда важнее встретить в коридоре сына, поцеловать его и посидеть пять минут, когда он рассказывает про школу. А дочка так вообще не начнет раздеваться, если я ее не обниму после прогулки. И сначала я сварю суп или приготовлю ужин, а потом уже сяду работать. Я так расставила приоритеты, и только так мне комфортно существовать.
Как отдыхаете лично вы?
Самым банальным способом – лежу на диване и читаю книжку. Или иду в ресторан кавказской кухни и ем все, что пожелаю. Меня восстанавливают море, юг. Вот, например, Армения, куда стараюсь ездить хотя бы раз в два года – там удивительная земля, у меня нет армянских кровей, но мне там легко дышится, даже цвет лица меняется. Или Средиземноморье: запах кипарисов, послеполуденная жара, слепящее солнце, треск цикад по вечерам – это все мое. Но главный рецепт, конечно, дети. Я, как адаптер, подключаюсь к ним и заряжаюсь энергией, желанием бежать дальше. Потому что есть ради кого – они у меня за спиной.
Совершенно мне непонятное выражение. Так же, как и мечты о счастливой жизни. Я не мечтаю, я делаю. Намечаю план и добиваюсь цели. Пусть медленно, пусть не сразу, но делаю то, что запланировала. Я не мечтала стать писательницей. Но была четкая позиция: если я пишу, значит, это должно быть опубликовано. Наверное, это опыт ежедневной газеты. Или просто отношение к жизни. Я не пишу в стол. Никогда не писала. Свою первую повесть я отправила в три издательства, адреса которых нашла в интернете. И нисколько не сомневалась в том, что если не эти три, то другие из трех, пяти, семи точно возьмут. Так и случилось. Я хотела иметь детей, и родила их, хотя врачи говорили, что это невозможно. Хотела похудеть на двадцать килограммов после родов, и похудела. Все это было не мечтами, а работой. Но не над собой, а просто работой. Я осталась прежней, не изменилась. Даже жестче не стала, к счастью. Не верю в то, что мечты сбываются. Я верю, что если биться лбом об стену, то стену можно прошибить. Или, если лбом не получается, то можно взять кувалду.
Как вы относитесь к психологам?
К серьезным психологам-ученым, профессиональным врачам, отношусь с большим уважением. Но к тем психологам, которые начинают «лечить», закончив курсы, резко отрицательно. У меня было два забавных случая. Однажды я разговаривала с дамой психологом. Достаточно опытной. Так через пять минут общения она плакала и рассказывала мне о своей жизни, муже, который вроде как есть, а вроде как и нет, о матери. А я сидела и слушала. Мне кажется, такими доморощенными психологами, которых сейчас, к сожалению, очень много, становятся люди, сами пережившие серьезную травму. То есть внутренне это люди с болью внутри. А второй случай, когда моему сыну – абсолютно здоровому, развитому мальчику, школьный психолог при поступлении в первый класс поставила диагноз «аутизм». Я вышла с этой справкой и долго хохотала в коридоре.
На митинги не ходила – сидела с детьми. Но муж там был. Не мог не быть. И были все друзья семьи. И даже мама рвалась до последнего. Я не смогла бы выйти с детской коляской, как в 1968 году Наталья Горбаневская на Красную площадь. Это, безусловно, подвиг. Но я не героиня. Я буду думать о соплях, какашках и о том, что ребенку пора есть или спать. У меня есть муж, дети, мама, мой маленький местечковый мирок, который для меня важнее всех революций. Я, скорее, декабристка. Вот за мужем на край света я точно поехала бы. Ни минуты не раздумывая.