О пользе книг, выборе дороги и о том, как попасть в МГУ

О пользе книг, выборе дороги и о том, как попасть в МГУ

О пользе книг, выборе дороги и о том, как попасть в МГУ
Сегодня, восьмого февраля, в День российской науки - день открытия в 1724 году Петербургской Академии наук по указу Петра нужно, конечно, вспомнить о том, что первой женщиной в науке, первым директором академии была едва ли не самая блистательная женщина эпохи Екатерина Романовна Дашкова, стараниями которой в России стали издаваться научные труды, читаться публичные лекции... Заложенные ею традиции были продолжены такими славными учеными, как Баландина В.А, Ковалевская С.В., Бари Н.К.,Никольская М.Н и др.

О пользе книг, выборе дороги и о том, как попасть в МГУ
Не прервались эти традиции и сегодня. Наша героиня – доктор филологических наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова Мария Викторовна Михайлова.

Мария Викторовна пришла в науку о слове из медицины. Сегодня она – известный критик, литературовед, исследователь творчества забытых писателей, открыватель «второстепенных» имен в литературе и уникальный преподаватель. Педагог, за которым студенты ходят толпами. Все эти определения, словно пазлы, складываются в одну редкую теперь картину: наша героиня – просветитель в лучших традициях!

Так случилось, что перед желанием поступить в университет и прийти в серьезную науку — филологию, очаровательная голубоглазая студентка Маша Михайлова с красным дипломом окончила медицинское училище, где самой интересной областью для нее оказалось все, что связано с психиатрией, изучением типажей, характеров, поведения и поступков людей. Как говорит сама Мария Викторовна,  «…интересно было то, что есть «внутри» каждого, что им руководит». Казалось бы, профессия и будущее были определены: с таким дипломом и настроем она бы стала студенткой мединститута легко. Тем более, этого так хотела мама Маши, Татьяна Алексеевна Пышкина, заместитель директора знаменитой «Некрасовки». Но какая-то интуиция подсказала девушке, что врачом ей быть нельзя, что она сначала будет сочувствовать, жалеть и переживать, а потом уже лечить больного. 

Я без преувеличения рыдала над каждым больным, особенно над брошенными в больнице стариками или детьми, которых редко навещали родители, — вспоминает Мария Викторовна.  —  Я читала их истории болезней и сразу представляла картины из жизни больных… С таким воображением и сочувствием в медицину, конечно, идти нельзя. Как хорошо, что я это поняла тогда, равно как и то, что заниматься «человечьим нутром», раздумывать над судьбами людей можно и в другой области — в литературе, филологии. Страсть к чтению у меня всегда была ненасытною. До сих пор среди огромной библиотеки у меня сохранилась первая книжка «Гуси-лебеди», подаренная «на годик» бабушкой, которая также как и мама, была директором, но уже библиотеки имени А.П.Чехова, где я проводила большую часть времени: делала уроки, читала, наблюдала за тем, кто какую книгу выбирает… Об этой части моей жизни я рассказала в эссе «Воспоминания «библиотечного ребенка», ставшего взрослым» (в моей юбилейной книге «Любовь и долг»)… И, конечно, особую роль в моем самоопределении сыграл удивительный преподаватель литературы в медицинском училище — шекспировед Игорь Александрович Рацкий. В двадцать четыре года он обладал такими знаниями и так умело передавал их студентам, что не полюбить литературу, не проникнуться ее мотивами и сюжетами, не восхититься ее героями было невозможно.

Как Вы поступали в университет?

Чтобы поступить наверняка и не терять времени, я закончила вечернюю школу-экстернат, прошла все предметы школьной программы заново и сдала весной двадцать пять экзаменов, включая астрономию и черчение. Потом сдала экзамены в университет. Сочинение написала на «пять». Получила двадцать баллов из двадцати возможных. А конкурс тогда был больше 30 человек на место.

Мария Викторовна, как вам удалось в то время заняться писателями эмиграции? Ведь при прошлых идеологических установках их фамилии были под запретом.

Я окончила университет буниноведом. Представить трудно, что тогда, в 1969 году, имя и творчество Бунина были в диковинку. И никто не знал, какое место в русской литературе он займет в скором времени. Вот тогда меня и увлекла тема эмиграции. Удивительный факт: Блок в 1908 году записал в дневнике, что Бунин наряду с Куприным, Кондурушкиным и Лазаревским может быть отнесен к «маленьким современным писателям»… Получается, что исследуя творчество титана русской мысли — Бунина, я, сама того не ведая, приближалась к другой своей теме — писатели «второго» ряда. Хорошо, что времена меняются… Сегодня я читаю на филфаке спецкурс «Забытые и незамеченные писатели Серебряного века».

Вы открыли широкой публике много имен. Среди них Никандров, Чириков, Лазаревский, Слезкин, Иван Новиков… Можно ли сравнить их, «второстепенных»,  с современными известными писателями? И по каким критериям?  

Любые сравнения страдают неточностью и неполнотой. Все зависит от того, что ты хочешь извлечь из литературы. Если тебя привлекает игра, эстетические изыски, то тебе будет близок постмодернизм, хотя, на мой взгляд, по многу раз произведения постмодернистов читать нельзя: почти все открывается с первого раза. Мне более близка социальная проза, та, по которой и спустя десятилетия можно будет что-то узнать о сегодняшнем дне, тот «ползучий эмпиризм», который был всегда презираем высоколобыми критиками. Но если перенести в сегодняшний день понятие «окопная правда», то мне хочется знать ее, потому что многие сейчас выживают, сидя в окопе. Но это не значит, что такой «бытовизм» не требует мастерства, художественного пересоздания действительности. Вот и каждый из названных вами писателей обладал яркой индивидуальностью натуралистический экспрессионист Никандров или мифотворец Иван Новиков…

Ваша докторская диссертация посвящена критике марксистской ориентации? Кто из критиков той эпохи вам наиболее понятен и приятен?

—  Это особый разговор. Мне удалось обнаружить проникновение марксистских критериев и наличие социальных установок даже у таких  признанных модернистов, как Анастасия Чеботаревская и Нина Петровская. Ведь в начале ХХ века молились на социализм многие интеллигенты. А вообще круг критиков марксистской ориентации необычайно широк. И марксизм они понимали по-разному (впрочем, как и символисты символизм), поэтому и разница между ними колоссальная. Есть Владимир Шулятиков и Петр Коган, а есть Михаил Неведомский и Лев Войтоловский. Но при всех огрехах им было присуще эстетическое чувство, которое не заглушалось нелепыми классовыми требованиями. И они зачастую давали очень проницательные оценки литературных явлений. Но в любом случае  это все надо знать, а не вычеркивать и не отмахиваться. И критика в этом отношении это еще более интересная область, чем литература. Ведь прочтение любого текста зависит от уровня твоего понимания.

Современные поэты. Есть среди них те, кого вы любите? Чье творчество вам близко?

С современной поэзией у меня нет близких отношений, хотя среди моих аспирантов и коллег встречаются и поэты. Например, Евгений Таран или Юрий Орлицкий. Я могу ценить то, что они делают, но любить?... Не знаю. Кроме того, возникает много неожиданного. Вот такое имя Сергей Чудаков, странная, сгинувшая неизвестно где личность…Недавно друзья опубликовали его стихи. И я очень прониклась ими, почувствовав странную связь с поэзией Серебряного века. Или получившая недавно премию Серебряный век Елена Тахо-Годи. В некоторой заунывности и однотонности ее поэзии я чувствую отзвуки поэзии Марии Моравской или Любови Копыловой… Еще люблю ёрничество Дмитрия Быкова. Но это уже когда совсем грустно…

И, наконец,  вопросы на злобу дня: реформа современного образования, ЕГЭ, минимум литературы в школе. Ваше отношение к этому процессу?

О, здесь не хватит места, чтобы я могла высказать все то, что наболело. Вот недавно написала даже личное письмо министру образования и науки В.Д.Ливанову и задала несколько вопросов. Ответа пока нет, но я жду… А вообще могу судить не по ответам школьников на вопросы, а по тому, что мне отвечают на экзаменах филологи, то есть люди, поступившие по ЕГЭ на филфак МГУ. Приведу только один пример. Недавно студентка на вопрос, не связано ли появление множества статей о Чехове в 1910 году с каким-то юбилеем писателя, задумчиво ответила: «Наверное, ему исполнилось 100 лет!» Иными словами, для нее Чехов ровесник Пушкина. Следовательно, полностью разрушено историческое мышление, исчезло понимание хоть какой-то, пусть простейшей, логики развития литературы. А про имена героев страшно спрашивать. Недавно один студент уверял меня, что у Обломова есть друг Захаров…

Мария Викторовна, как вы считаете, мы продолжаем оставаться читающей нацией?

Я недавно зашла в очень хорошую городскую библиотеку так там девушка-библиотекарь не могла понять, что я хочу получить. А я всего-навсего просила некий библиографический указатель литературы. Но, к сожалению, для нее само это наименование оказалось чем-то абсолютно невообразимым. Мы пытались вести диалог минут 15. Ушла я ни с чем. А вы говорите   нация… Группа людей есть. И их ничто не отлучит от чтения. И, слава Богу!

Главная Эфир Программа Сериалы
Меню