Не сочтите за фривольное сравнение, но… По силе гнета на хрупкую мужскую психику это наше вечное ожидание благодарности (неважно, заявленное или скрытое) я бы сравнила с ежеминутным требованием прямых доказательств любви и верности. Представьте состояние человека, который находится под неусыпным контролем подруги. Едва посмотрела, а пуще того - прикоснулась, обеспечь райское наслаждение и любовь неземную. Иначе последует укоризненный вопрос: «Ты меня больше не любишь?» А дальше еще пуще: «Ты меня больше не хочешь?» И бедняга тужится, зарабатывая комплекс, язву, и в развитии, чего уж скрывать – прочие проблемы интимного свойства. А как ему прикажете отвечать? «Хочу, но не могу?» Или «Могу, но не тебя?»
Мой знакомый, вполне порядочный молодой человек, встречался с девушкой, которую когда-то убедили, что в «нетерпеливого жениха» мужчину превращает строго ограниченный доступ к телу, а в «верного мужа» – умопомрачительная брачная ночь, которую запомнил бы навсегда. Первая часть операции «Навеки твой» удалась как по нотам. Через год интенсивных, за редким исключением, платонических свиданий они поженились, и распаленный новобрачный был явно не против вступить в законные права чуть ли не на регистрационном столе ЗАГСа.
Но невеста припрятала во втором рукаве более чем экстравагантный вариант первой брачной ночи... Она решила отдаться на руинах заброшенной церкви. Совы, фрески, чьи-то вздохи, шорохи, стоны, задутая ветром свеча, и юная не то панночка, не то виллиса в одной фате и в лунном свете:
– Хома, возьми меня, Хома…
Такое, действительно, не забудешь. Молодожен был уже готов на все. Руины так руины. И буквально вознесся со своей добычей на закорках по строительным лесам на купольный обод реставрируемого собора.
В финале девушка минут на пять замерла в позе модели, изображая то самое райское наслаждение. И, наконец, медленно открыла глаза… Она была совершенно одна. Как тонкая рябина, как во поле береза, как на голой вершине сосна.
Потом приятель признавался мне, что в эту ночь впервые за много месяцев заснул безгрешным сном младенца. А разбуженный гамом застолья, долго не мог сообразить по какому поводу народ спозаранку веселится.
«Ярославну» сняли со стены плача штукатуры. Она торчала из люльки, всклокоченная, в потеках туши и строительной трухе, словно ведьма из ступы, что возвратилась с дикого шабаша на Лысой горе.
Они развелись. Он даже не пытался оправдаться. Ложь и правда выглядели одинаково оскорбительно:
– Солнышко, прости дурака. Я больше никогда не брошу тебя на крыше, на скале, на пирамиде, на телевышке, на высоковольтном столбе. Хотя бы потому, что больше не собираюсь за тобой никуда карабкаться.
– Счастье мое, честное слово, я не нарочно. Мне было так хорошо, что я совершенно забыл о твоем существовании. И не могу обещать, что такое не повторится.
Вот эта неспособность к нравственному насилию над собой ради признательности – одно из редких свойств мужской натуры, которое я вовсе не причисляю к изъянам. Иногда оно принимает грубые, даже свинские формы, не без того. Но это уже, знаете ли, нервное.